Во что верят зверьки и зверюши

Зверюши очень религиозны. Они искренне верят в Бога и стараются не грешить. Согрешив, они горько раскаиваются. В городке у них есть беленькая церковка, куда каждое воскресенье собираются нарядные зверюши со своими зверюшатами. Среди зверюш есть зверюшливые батюшки, но и сами зверюши стараются проповедовать христианскую любовь и милосердие среди зверьков. Зверьки над ними смеются, спорят с ними, сердятся на них и зовут ханжами, фарисеями и демагогами. Зверюши обиженно плачут и молятся о возверюшении зверьков.

Зверюши часто недовольны собой, потому что знают за собой много больших и маленьких недостатков и дурных поступков. Они очень боятся впасть в самодовольство, в которое легко впасть при такой радостной и добродетельной жизни. Но, чтобы избежать этого, зверюши не занимаются самобичеванием, как сделал бы на их месте всякий зверек, а с ехидцей подшучивают над собой и другими. Зверюши часто зверюшествуют: сложив на толстеньких пузичках лапки, они умиляются и говорят с характерным оканьем: «До чего Божий мир-то хорош!». Зверьки, услышав это, горестно машут кулаками и плюются.

Зверьки думают о мироустройстве гораздо больше, чем зверки (которые никогда о нем не задумываются и верят только в силу, хитрость и деньги), и гораздо печальней, чем зверюши. Зверьки полагают, что мир устроен несправедливо, что Бог жесток, а страдания бессмысленны. Зверьки регулярно зверьковствуют, то есть, грозя небу кулаком, произносят обличительные речи о несправедливости мироустройства. Зверьки считают, что их никто не ценит по достоинству, и хотели бы для себя лучшей доли.

Зверюши полагают, что не заслуживают всех тех благ, что имеют, и очень радуются всякой большой или маленькой приятности. Они воспринимают зло как досадную и привычную неизбежность, а добро — как неожиданный подарок без повода. Они не впадают в уныние, видя зло, и всегда находят причину обрадоваться — поэтому они всегда веселы и считаются оптимистами.

Зверьки думают, что добро в мире — норма, а зло — аномалия, потому любую приятность они воспринимают как должное, а неприятность — как внезапный и незаслуженный пинок под зад. Поэтому зверьки всегда так грустны, унылы и обижены. Поэтому же, кстати, они считаются пессимистами.

«Зверек создан для счастья, как зверюша — для цветоводства, — говорят они. — Отчего же мы, зверьки, должны влачить столь жалкое существование?».

Вот, например, идет дождик. Или дождь. Или ливень проливенный. Зверюша, выглянув в окно, с удовольствием замечает: «Вот и дождичка Господь сподобил, теперь все в рост пойдет». Зверек потрясает кулаком и восклицает в небо: «Да что же это такое делается? Что Ты мне тут устроил? Что это за жизнь, я Тебя спрашиваю? Мало мне всего, еще и ливень!».

Или, допустим, разразится страшный ураган. «Ахти, страх какой!» — скажет зверюша, всплеснув мохнатыми лапками, и побежит снимать с веревки белье, чтоб не сдуло ветром, и закрывать окна, чтоб не выбило стекол. А потом, ошеломленно глядя через окно на бурную стихию, будет с восторженным ужасом петь про себя псалом, но и с тоскою думать, сколько деревьев повалит ветром.

Зверек же, выйдя на двор или на балкон, сначала по привычке завопит: «Что же это такое делается!» — но потом, зачарованный дикой пляской ветра, веток и сдуваемых вещей, заверещит урагану: «Дуй, дуй сильней, сдувай все на фиг! Пусть ничего не будет! Ну и пусть все поломается! Чем так, лучше совсем никак! Чем так жить, лучше сразу сдохнуть!». А потом, видя, как трудолюбивые зверюши убирают бурелом и чинят заборы и кровли, зверек посмотрит на свое окно с выбитым стеклом, на кусок жести, сорванный с крыши, на занесенный песком порог, и только протянет: «Ой, бли-и-ин!» — и почувствует такую неопределенную тоску, и недовольство собой, и ненависть к миру, и нежелание хоть чего-нибудь сделать, что пойдет пить дурную воду, которую зверки настаивают в банках на дурак-траве, и будет жаловаться соседскому зверьку: почему я, такой умный, талантливый и прекрасный зверек, должен влачить такую жалкую жизнь в этой юдоли скорби?

При виде такой идиллии, как городок зверюш, при виде их аккуратных домиков, скатертей, салфеточек и этажерочек, при виде их круглых мордочек и смешных усов у всякого здравого существа, даже если оно не зверек, возникнет вопрос: как же они защищаются от внешнего врага?

Со зверьками-то, положим, все понятно. Во-первых, они мало кому нужны. У них ужасная грязь, дурной нрав и взять с них нечего. Во-вторых, они и сами довольно воинственны, хотя в душе часто трусоваты. Им приходится брать горлом. Набежит внешний враг, зверьки затрубят в дудки, загремят в ржавую жесть, заорут воинственными голосами — и противник в панике ретируется, бросая боеприпасы, которые не брезгуют подбирать иные зверьки. Сами же обитатели зверькового города обычно ни на кого, кроме захожих зверюш, не нападают, потому что им лень. Иногда только ходят обзываться друг к другу под окна.

Иное дело зверюши, которых так соблазнительно обидеть, особенно если вы какой-нибудь алчный зверец или глупая, хищная зверка. В таком несовершенном мире, каков наш, добрая и пушистая зверюша выглядит прямо-таки вызовом для сил зла, ходячей приманкой для любого, кому нравится подергать добро за усы. Вопрос о самозащите зверюш долгое время занимал зверьков, пока они сами не стали свидетелями следующей сцены.

Один опрометчивый зверек долго задирал зверюшу, обзывая ее сначала ушастой дурой, потом усатой обжорой, а под конец страшно даже сказать чем мохнатым. Зверюша, будучи от природы существом терпимым и скромным, сносила оскорбления безропотно, потупив грустные глазки. Но когда зверек в запале позволил себе оскорбительно отозваться о зверюшиной религии, сказав, что плевать он хотел на всякие высшие силы, потому что Бога нет, — зверюша подняла на него глаза и очень решительно сказала:

— Ты вот что, зверек. Ты больше так не делай.

В голосе ее была такая решимость, что зверек насторожился, и тут бы ему и заткнуться, но зверьки устроены так, что во всем доходят до логического предела — или, как писал один возверюшившийся с годами зверек, до самой сути.

— Опа, опа, зеленая ограда! — запел зверек, кривляясь и приплясывая. — Мы ограбили попа, так ему и надо!

— Прости, Господи, — быстро произнесла зверюша, зажмурилась, чтобы не видеть собственного зверства, и со всей силы — надо признать, лапы у зверюш тяжелые — засветила зверьку промеж глаз.

Зверек полетел с копыт, которых у него к тому же не было, и покатился по склону холма, на котором стоял зверюшин домик. Искры, сыпавшиеся из его глаз, опаляли свежую траву. Холм этот с тех пор носит название Паленого. Легенда гласит, что большая проплешина в самой его середине образовалась там, где стремительно катившийся зверек наконец остановился и долго грыз землю в сердитом бессилии. Испуганная зверюша кинулась его поднимать и спрашивать, не ушибся ли он. При этом она приговаривала с мягкой укоризной:

— Ведь предупреждала я тебя, зверек… Что ж ты меня во грех-то вводишь?!

Замаливая свой грех, зверюша плакала всю ночь. Но зато все зверьки теперь знают, что когда зверюша серьезным голосом говорит: «Ты вот что, зверек… Ты, пожалуйста, больше так не делай», — шутки кончились, и пора либо просить прощения, либо превращать все в шутку, либо сматывать удочки и поворачивать оглобли. Знают об этом и зверцы, и зверки, и все прочие, кому еще не до конца ясно, что быть добрым гораздо лучше и полезнее, чем злым.

Дмитрий Быков и Ирина Лукьянова